Глава восьмая:
Отец
Я теперь живу не там...
© Пушкин
– Прошу вас. – Тусклая туманная дымка за окном обволакивала, словно густой сигаретный дым. Тот самый сигаретный дым на тех самых душных, дорогих вечерах с ненавязчивой музыкой рояля, дорогим портвейном, сигарами, похотливыми взглядами богатеньких сынков и легкими закусками на подносах вечно наигранно улыбающихся официантов. Мина слишком хорошо помнила это, чтобы позволить себе когда-нибудь забыть. Откуда такое счастье?
Легко открылась автомобильная дверца – и в салон ворвался шумящий дождь. Мужчина – крупный, высокий, в черной кожаной куртке – приклонил, почтительно, голову.
– Спасибо, Кента, – голос, голос, этот голос! Родной, любимый голос, с оттенком улыбки и действительной, действительной благодарностью. Папин голос.
Ее губы дрогнули сами собой, выводя из-под контроля всю мимику. Улыбка – такая детская, такая счастливая – разорвала надменность и аристократизм. Только дорогой вид столичного плаща, платья и замшевых туфель, парфюм, прямая спина и гордо поднятая голова напоминали о часах подготовки к папиному визиту. Но что все это в сравнении с улыбкой? Ничто. Да, ничто.
В зеркальце заднего вида мелькнули радостные глаза молодого водителя – и, вмиг смущенная, но все еще улыбающаяся, Мина отвернулась к окну.
И вот – папа тяжело, устало садится в машину, за ним легко закрывают дверь.
– Здравствуй, дочь.
В стекле отразилась улыбка. Улыбка, такая счастливая и детская. Для того, кто сейчас был рядом. Для неугасаемого, даже за столько лет, символа ее детства. Для того, от кого, совсем близко, шло такое родное, такое знакомое тепло.
– Здравствуй, отец.
– Думаешь, Мина будет против, если мы возьмем ее фотоальбом? – отложив конспект, Нана выглянула в прихожую. Ая без интереса пожала плечами, быстро, как-то раздраженно переключая каналы кабельного телевидения.
На часах 22:03. Окна заперты, но в полутемную комнату откуда-то пробирается холод. Странно тихо – только, изредка, что-то успевал вскрикнуть телевизор.
Ая сидела на диване в смешных домашних тапочках, в черной футболке и пижамных штанах. Выглядела, правда, трогательно – особенно сейчас, когда собрала русые волосы в очень даже симпатичный низкий хвостик. И вот так весь вечер. Как только ушла Мина, настроения – нет. То ли потому что она ушла, то ли потому что в доме Хотару и Азами остались вдвоем. После вчерашнего они особо не разговаривали.
Фыркнув, Нана встала прямо за Аей. Хотару не повернулась, остановившись на каком-то сериале и небрежно кинув пульт в соседнее дивану кресло.
– Пф. Слушай, – Азами резко дернула Аю за плечо, повернув к себе лицом. «Эй», – возмутилась, было, Хотару, но Нана даже не пыталась слушать. – Я понимаю, это действительно чертовски больно. Но придется тебе это просто списать. Хватит строить из этого трагедию, он не первый и не последний. И ты знаешь, о чем я! Он всего лишь один мужик из всех мужиков.
Ая не по-своему усмехнулась. В глазах играла чужая злость.
– Ты сама-то так считаешь? – не переводя взгляда, прошипела она.
И что-то вдруг полыхнуло в глазах Азами: то ли это была пресловутая гордость, то ли даже злость, то ли просто глухое смятение. Или страх. Страх? Да. Ведь она боялась. Действительно боялась, всем сердцем, всей душой. Ведь Ая, кажется, выросла.
– Да, – вдруг твердо ответила Нана. – Я так считаю. И то, что тебя до сих пор так тянет на соревнования, меня уже давно не колышет. Он твой, успокойся. А теперь, – Нана убрала ладонь, которая, оказывается, все это время сжимала плечо Хотару, – я одна пойду и посмотрю фотоальбом. Если ты не против, – фыркнула она и вышла из комнаты.
А Ая еще долго просто смотрела в телевизор, слыша рассерженные, шумные шаги в неосвещенной прихожей и по лестнице. И, как только хлопнула дверь, она, наконец, зарыдала. Уткнувшись в диванную подушку. Сама не зная, почему. Громко, безнадежно, всхлипывая. Тщетно надеясь, что Нана не услышит.
Пока шла до кабинета, вместе с приставленным к ней молчаливым молодым водителем, растворялась в фальшивых улыбках и наигранном гостеприимстве. Так было всегда. Мина привыкла – за все эти годы. Каблуки стучали по полу, начищенному до странного, неестественного блеска. Спина – прямая, лицо – гордое. Нельзя иначе.
Подошла к дверям, у которых за небольшим компьютером сидела миловидная секретарша. Услышав стук каблуков, отвлеклась и уже, было, решила строго отчитать посетителя – но, на счастье, увидела, кто идет. Поднялась со стула, опустив, стыдливо, голову.
– Сорано Мина-сан, ваш отец занят... – пролепетала она.
– Ничего, – улыбнулась Мина. – Я думаю, он не будет против. Подождите здесь, – кивнула водителю и, слегка прикусив губу, постучалась в двери. Не дожидаясь приглашения, вошла.
Несколько пар глаз удивленно уставились на нее.
– Оставьте нас, – устало кивнул отец. И тут – зашумели люди в деловых костюмах и, почтительно опуская головы, улыбаясь, а иногда даже приветствуя, не без разочарования выходили из кабинета. Хотя, это и кабинетом сложно было назвать: огромный зал с высокими белыми потолками, блистательно чистыми полами, бежевыми обоями и темной, с деревом, мебелью. С мягкими диванами и журнальными столиками по правую и левую стороны от высоких дверей, большим, длинным, удобным столом с черными ноутбуком и сенсорным компьютером. За ним – стеллажи с фотографиями с церемоний открытия филиалов по всей стране, с подаренными фигурками из дорогих металлов, книгами и дисками любимых папиных групп – Led Zeppelin, Pink Floyd, Nazareth и другие.
Отец встал из-за стола и медленно пошел к дочери. Высокий, но плотный, красивый мужчина в дорогом костюме, рубашке и галстуке, устало, но так знакомо улыбающийся. Нет, не так, как Мина – у Мины улыбка была маминой. Но вот губы, зато, у нее были папины. И глаза, и даже волосы. Разве что, теперь короткие отцовские волосы из-за стольких полных стрессов лет, некогда безупречного цвета, покрылись частой сединой.
Мина помнила его еще молодым папашей, худого, темноволосого, без денег, но безумно счастливого. Он ставил тогда еще единственной и любимой дочери свою любимую музыку в первой своей машине – поддержанной, старенькой Audi. И дочь, удивительно на него похожая, росшая под эту музыку, помнила ее и теперь. Эта музыка – это был их маленький секрет, который она никогда никому не рассказывала. Даже бабушке с дедушкой, даже маме, кузенам и кузинам, тетям и дядям, даже лучшей подруге и вскоре родившейся сестренке – никому.
Это был только их с папой секрет.
Мина, счастливо улыбаясь, пошла к нему навстречу. Быстро-быстро, а потом сорвалась на бег. Кинулась на шею и обняла, крепко-крепко.
– Я так скучала, пап!
– Я тоже, малыш, тоже, – улыбался он. И, казалось Мине, он снова тот же: молодой, без седины и безумно счастливый. И Мина улыбалась, счастливо, радостно, безудержно, разрушая напускную надменность. Папа вернулся.
– И где же он? – сама себе тихо задала вопрос Азами, спускаясь со стула и садясь на холодный пол. Комната Мины: с одной-единственной горящей настольной лампой, немая и пустая. Непривычно пустая. Нет-нет, Нана с самого детства знала, что тепло Мины никогда нигде подолгу не оставалось. Знала. Знала, но никак не могла привыкнуть.
Помнится, в детстве, когда они с Сорано носились во дворе, точно мальчишки, а солнце припекало неприкрытые головы – одну лохматую, кудрявую, другую темную, с нелепо собранным пучком и спадающими на лицо прядями, – стоило Осаму Сорано позвать свою дочь домой, Мина, папина дочка, сразу же бежала к нему. И, почему-то, солнце уже переставало припекать голову – и кепка, которую живущая в соседнем доме добрая бабушка успевала накидывать на голову Азами, больше совсем не была нужна. Ведь Мина убегала. Мина убегала, но, правда, она обещала выйти погулять попозже.
А Нана что? Ей оставалось играть дальше, ожидая прихода или брата, или родителей, и слышать от других девочек со двора, какая же эта Мина дурочка и уродина. Завидовали. Всегда завидовали, а на самом деле мечтали быть такой же. Только Нана не завидовала – и была единственной ее подругой. Единственной и лучшей. Просто потому, что она тогда вообще не знала, что же это такое – зависть. У нее были папа и мама, любимый старший брат, небольшая квартира и очень вкусная еда, у нее была Мина, были родители Мины, всегда покупавшие девочкам конфеты, хотя у мистера и миссис Сорано денег и без того было совсем чуть-чуть. А еще у нее была та добрая бабушка, живущая в соседнем доме. Что еще было нужно?
Ах да. В детстве мечталось вырасти большой-большой, как папа, и достать до самых высоких полок книжного стеллажа. Кано тогда заливисто смеялся и говорил, что она никогда такой высокой не вырастет, что это он станет похожим на папу – не зря же он такой же рыжий, как папа. А Нана, красавица, мамина копия, наверняка, когда вырастит, тоже станет медсестрой. Все так думали. Глупые. Ведь у них с папой был маленький секрет, а никто о нем даже не догадывался: они с папой, на самом деле, были похожи. Они любили одни и те же фильмы, одну и ту же музыку – Boney M, ABBA, а затем – Depeche Mode, Red Hot Chili Peppers и Metallica. А еще у них были похожие глаза – темно-серые. Но об этом знала только мамы, другие даже не догадывались. Правда, Нана рассказала это Мине – тогда, полгода назад, на ее День рождения. Когда папа умер.
– Где же этот чертов альбом?! – вскрикнула Нана, зря надеясь, что Ая не услышит. Достала телефон из заднего кармана джинс, пролистала контакты, думая уже позвонить Мине. Но зря.
Наткнулась на номер отца, не удаленный из контактов за столько времени. А как, как можно было удалить? Просто стереть его, уничтожить из памяти? Та зима. Та страшная зима навсегда уничтожила папу и его темно-серые глаза, так похожие на глаза Наны.
Той зимой... Нана тогда только что подходила к спуску в тот самый старый заснеженный двор, где в соседнем доме все еще жила та добрая бабушка. Только вот теперь ее лицо еще больше изрезалось морщинами, а шаги стали медленнее. Но, правда, проворства закинуть в знойный июльский день на голову Азами кепку все еще осталось сполна. Нана и Мина тогда сидели в кофейне, обсуждая вечеринку по случаю скорого Дня рождения Сорано. Когда они разошлись, Нане позвонил Кано, который вот-вот подъезжал к тому же спуску на ее красном додже. Когда он остановился, найдя карими глазами Нану, и младшая Азами уже собиралась садиться на пассажирское сидение доджа, мимо проехала – нет, почти пролетела – машина отца и заехала во двор. А дальше... дальше все было слишком быстро. Кано, засмеявшись, рванул за ним, а уже в подъезде они, оставив портфель Кано в додже, побежали по лестнице до четвертого этажа, на котором и находилась их квартира, – кто быстрее. Тогда на них рассерженно шикнул живущий на первом этаже старик. Такой смешной был. Скончался весной от сердечного приступа. Хотя думал, что умрет еще зимой, услышав девичий крик с верхних этажей.
Отец лежал на ледяной плитке в ванной. Нана нашла его первой, так неудачно выиграв у Кано в подъезде. А пятью минутами позже врачи уже знали секрет – у папы и Наны глаза похожие.
Что-то пробормотал телевизор, но Ая, кажется, и не слушала. Все еще красные, заплаканные глаза – и странно худая фигурка в темной, холодной комнате. 23:14 на часах. Как тогда, когда мама слишком долго засиживалась на работе. Она детский психолог, часто подолгу оставалась в гимназии, где работала вот уже восемь лет, за бумагами. Когда дома жил отец, страшно не было. Но он бросил маму. Просто. Просто сказал, что уходит. К другой женщине. Он лгал. Лгал жене и дочери, не боясь даже своих голубых глаз.
Так всегда. Их бросают. Их – ее и маму. Просто уходят к другим. Да, обидно, очень обидно. Их бросают друзья, бросают родственники – и, в конце концов, они остаются одни. Разве неправда? Мина говорит, что неправда. Говорит, но, почему-то, тоже бросает. Почему? Почему даже сейчас, когда звенит дверной звонок – и по лестнице радостно сбегает Нана, почему даже сейчас, когда Мина уже на пороге, она так далеко?
Что-то пробормотал телевизор. Но Ая, кажется, и не заметила, как все тише и тише становится пульс. И только тогда, когда кто-то обеспокоенно вбежал в комнату, поняла, что упала на пол. Что-то вскричала Нана, а совсем недалеко упала на колени Мина, холодными руками считывая пульс. Принесли воды. Громко. Даже дышат громко.
– Нана, вызови скорую!
Нет. Дышать. Надо дышать. Громко, как они.
Азами вскочила, понеслась в соседнюю комнату.
– Нана! – голос Мины сорвался. Сорвался. Ая слышала такое всего раз.
– Все, набираю! – рядом, на холодный пол упала Нана.
Но Ая, почему-то, улыбалась.
– Простите, девочки, – сипло, еле слышно прошептала она, прижимаясь к Мине. Говорят, у людей с холодными руками теплое сердце. Правда.
Корпорация "Секреты Аномалий"
Аномалии - таинственные, не поддающиеся логикой и здравым смыслом вещи, существа и события. Они появились в связи с акт…
Варианты ответов: