С выцветшей на бумаге семерки восьмого месяца в городе начался сезон дождей; в моей квартире стало слишком много тебя, и было отвратительно пусто в карманах от несуществующих монет, тобой разменянных на дешевые сигареты. На окраине города все еще не смолкали электрички, и голоса девочек-невидимок, на мокром перроне провожавших в неблизкий путь замерзших людей, тонули в гуле промороженных капель. Гудевшее тяжелым звоном натянутых проводов эхо вымывало тишину из пустых углов дома, твое присутствие оставалось неизменным. Запах сигарет, расцарапывавший мое горло, растрескался под высокой нотой крещендо рапсодии Рахманинова, которую ты иногда играл вечерами, и уже не тревожил. Теперь твое фортепиано месяцами не открывалось, мое бесстыдство от невозможности чувствовать близость твоих пальцев, вытанцовывавших в разломах белых и черных клавиш фолию с пленниками нотного стана, - зашкаливало. Я не курила, но сигареты почему-то заканчивались. Я не играла на фортепиано, но твоей рукой сломленные мелодии от перестука нот вдоль моих позвонков и на внутреннем развороте лопаток обещали вскоре вскрыть мне нутро и добраться до клапанов в сердце.
Квартира на четыре комнаты (мимо), десяток отворотов страниц с ключами в каждой и темная линия обесточенного коридора (между) – для тебя этого было мало (слишком). И все же ты не разменивал мою квартиру и меня на кого-то другого – с другими мыслями и откровениями, вровень тебе и тебе подходящего. Жаль, я не знала, почему ты это делал, почему выбирал меня одну и меня для себя. Почему, Хаято, почему? Удовольствия ли ради? Любви ли?.. Или чтобы существовала связка? Ты никогда не говорил мне об этом. Я никогда не спрашивала. Взаимной недоговоренностью мы были связаны. А еще между нами всегда существовали распущенные скрипичные ключи неотыгранных чувств, тобой пленные и в тебе же захлебнувшиеся, они заставляли меня судорожно сглатывать свой стыд от твоих прикосновений к разгоряченной коже и как бы говорившие,что мы - одно целое, красная нить – создание шестого дня с безгрешными мыслями в голове и белая кость от твоей плоти и крови. И я им верила. Хаято. Я верила. Ты же был совершенен. Твоя игра была совершенна. Я ее чувствовала. В сплетении нервных узелков на спине: там, где на отвороте беззлобно скрежетала о своем растоптанном и сгнившем нутре и оставляла безболезненные ссадины, наверное, (не)любовь, там, где я не позволяла быть никому и ничему другому, кроме той распутной музыки, что ты отыгрывал на мне и внутри меня моими же чувствами.
Мимо.
Это был первый день сезона дождей. В тот вечер очень поздно зажгли фонари, очень поздно перерезали глотки фантомным девочкам-невидимкам с пустого перрона - отзвук их мертвых голосов еще долго отравлял тишину на отворотах бумажных страниц по периметру пустых четырех комнат. В тот вечер очень поздно включили меня, иначе я бы заметила и отсутствие себя, и отсутствие тебя, и то, что батарейки в часах сдохли и уже разлагаются. И я вместе с ними, и я не заметила, и я... Когда ты пришел, было ровно восемь, около десяти, почти двенадцать, а может не восьмое и не август. Когда ты пришел, был сезон дождей. Когда ты пришел, были первые сутки. Когда ты пришел, много чего было и много чего не было. А я?.. Я... Мимо. И ты не заметил. Растрепанно-потерянный, мокрый, с закатывающимися за ворот прозрачными дождевыми каплями, целовавшими линии твоих ключиц и родинку на предплечье, грудь и едва затянувшиеся шрамы твоего сердца, бледный впалый живот и... – ты просто отправился в душ, не сказав мне ни слова. А я перебралась с дивана в кресло, прижав к груди ноги, и стала набивать на колене несуществующую, малость продрогшую от холода и задохнувшуюся без твоего сигаретного дыма мелодию в ритме той заветной испещренной ключами рапсодии, чьи ноты сердечными перестуками били под лопатками и пропускали остывшие под дождем первого дня чувства по позвонкам.
Между.
Ты вел себя преднамеренно равнодушно и все время молчал. Такое положение дел устраивало тебя. Меня – нет. Вечером мы всегда менялись ролями – и мне доставалась немилая судьба бумажной дочери Шекспира, которая не могла любить Ромео. Тебя я тоже не могла любить, не любить - тоже. Но по-другому не получалось. Каждая попытка найти наше «между» заканчивалась – «мимо». Я все еще не знала, что чувствую. И не думала, что могу любить. Тебя. Хотя ты никогда не говорил мне «нет». Я просто это знала. Это было на подсознательном уровне, на уровне плоти и крови, на уровне той меня, которая чувствовала тебя изнутри. Там ты был по-настоящему настоящим и немного безоговорочно и отвратительно больным – и не ясно, кем ты болел сильней: мной или самим собой. А еще ты был одиноким. Внутри. Глубоко. На своем несуществующем дне. Там, где тебя бы никогда не потревожили еще не оттанцованные партии твоих обнаженных чувств,там, где тебя бы никогда не смогла найти я, разложившаяся ломано-живая я.
Тебя настоящего не спасали ни сигареты, ни сезон дождей в моей квартире на окраине. Тебе настоящему плевать было на состояние моих чувств после очередного крещендо вдоль линий моей спины и в кровь выцарапанного лживого притворства, растерявшего последнюю гордость на высокой и стыдливо-громкой ноте. Ты настоящий по-настоящему ненавидел бумажные отвороты моих четырех комнат и призрачные голоса, их продолжающие где-то извне, вдоль распустившихся лент железных дорог. Ты настоящий никогда не стремился быть здесь или еще где-то, но почему-то все-таки был, почему-то вовремя, почему-то там, где и следовало, почему-то там, где была я, а не кто-то другой, вровень тебе и тебе подходящий. Ты настоящий все время что-то искал и что-то не находил, верно. Не признанного ни кем и ни чем тебя не искали и не находили, а в руках же брошенного в немилость моряи сотне бледных лиц одной единственной меня ты не мог на ничто растратиться, потеряться, забыться. Удовольствия ли ради, любви ли, в поисках вечных, но ты возвращался. Всегда. И иногда, а может и чаще, чем следовало, я думала, что скоро услышу «прощай». А после для меня больше не будет ни твоих не выкуренных сигарет, ни разменянных монет в опустевших карманах пальто, ни этих «между» и «мимо», нас связывавших. Возможно, когда-нибудь и очень скоро я заскучаю по бесстыдной партии твоих пальцев на собственном теле. Возможно, когда-нибудь твои губы, что целуя, продлевают линию жизни в несмелых ладонях, и зеленые глаза, заставляющие мысленно перекреститься перед тем, как осмелишься бросить им вызов, останутся в прошлом.
Это был первый день сезона дождей - как и были когда-то твои холодные босые ступни,горячие мокрые ладони и губы, которые в попытке перекрыть дыхательное горло и взволнованный мир меня не потревожат больше. Сейчас была я. Точка. Достойно восполненный пробел и нечто большее, и нечто среднее, и нечто на уровне. Одновременно. Сейчас был ты, и был не потому что,а вопреки. Тоже, наверное, точка.
И. Тебя. Хаято. Было. Отвратительно. Много. Сейчас.
Слишком даже.
И пусто.
До тошноты.
Академия наёмных убийц
В этом мире, тайные войны и заговоры приобрели особо важное значение. У каждого влиятельного человека есть свои связи с…
Варианты ответов: