Мало кто может похвастать тем, что слышал голос самой Тьмы во всем ее искушающем великолепии. Она не страшна, вовсе нет, она не наводит ужас смрадным дыханием и шипением, она не липкая на ощупь и не холодна как лед. Она способна шептать медоточиво, совсем нестрашно, так что на краткий миг действительно может показаться, что нет ничего прекраснее, чем заглянуть в ее глаза. Она способна часами, днями, сутками виться у ног, оплетая тело медленно, отвлекая тревогами и подтачивая волю, но не как лезвие точит карандаш, а как вода - камень, уверенно, спокойно, чтобы найти всего одну лазейку, которой хватит, чтобы прокрасться в душу. Она способна притвориться кем угодно и чем угодно, дать любое, даже самое сладкое обещание, может быть даже исполнить его, чтобы потом забрать сторицей. Она ищет себе ту форму, в которую поверит даже человек с самой твердой волей. А что может быть привычнее простому человеку, чем себе подобный? Тогда Тьма смотрит чужими глазами, насмешливо плещется в них, соблазняя, искушая… кто может подумать, что чаще всего она мечтает вылиться слезами отчаянья из глаз того, кто вынужден хранить ее в себе?
Сила безграничная, на которую иные молятся и возводят в абсолют.
Страхи ночные, лежащие в одной единственной ладони с тонкими длинными пальцами.
Искушение самого Ада, что запрятано в уголках губ, чуть приподнятых в вечной усмешке.
Холод, который обжигает сильнее пламени, которым горит бледная кожа.
Кто бы мог подумать, что этот образ, о который разбилась не одна людская жизнь, не одна людская мечта, окажется не более чем красивым манекеном перед самым простым человеком. Совсем не обязательно обладать мудростью, мощью и отвагой, чтобы победить дракона. Порой достаточно одного доверчивого взгляда и осторожного пугливого прикосновения к лицу, которому Тьма не сможет ничего противопоставить. И сильнейшей оказалась я.
«Ты можешь не верить мне, но твоих мыслей я не мог прочесть с первого дня нашего знакомства».
В самом деле? Не потому ли ты так любишь вечерами играть со мной словами, предлагая мне каждый раз партию в шахматы, из которой, как ни странно, легко выйти победителем? Достаточно и впрямь говорить то, что думаешь, чтобы тебе не хватало слов. Ты так привык к человеческой лжи и бахвальству, что забыл, что значит честность. И потому боишься ее.
«Ваша сила, госпожа, не в том, что вы прячете горечь и страх, а в том, что вы просто ничего не боитесь».
И ты это видел. Исподтишка наблюдал днями и ночами, как я вспоминала об отце. Но не видел слез. Все дело не в той силе, которую так любят приписывать патетично восклицающим героиням из книг – это фальшь, не более того. Быть может, потому что он так и остался в моих глазах смешным чудаковатым мужчиной, в устах которого так хорошо звучали те сказки, что он заставлял меня учить, я совсем не плакала. Не потому ли тебе это казалось почти страшным, что я не горевала, предпочтя запомнить все самое светлое, что осталось в моей памяти о нем и о моем дяде? Ужасы ужасами, но в моем прошлом хватало тепла, которое я пронесла через всю жизнь, которому нашлось место в настоящем. Не потому ли тебе было так страшно, что ты ждал моей ненависти и боли, которыми твоя внутренняя Тьма подпитывается, а встретил просто тихую грусть? Не потому ли тебе было страшно, что твоего лица я коснулась первой, просто чуть поежившись: «У тебя кожа холодная. И зубы под губой легко прощупываются», - но, не отдернув пальцев, так что ты остолбенел?
Ты так привык, что тебя ненавидят, что простой человеческий интерес повергает тебя в ужас.
«В Древней Греции тебе стоило бы служить Гестии, Интегра».
Твоя Тьма была теплой. Она даже по ночам способна согреть, посылая сотни видений, таких сладких, таких томных, что даже монахиня, наверное, отреклась бы от Христа. Она легко может своим теплом растопить любой лед и найти даже самое потаенное желание. Чему же ты был так удивлен, когда в день моего семнадцатилетия прокрался в мои сны, решив искусить хотя бы так? А что ты почувствовал, увидев в моих грезах? Я не знаю, какое из моих желаний ты увидел: благоденствие моей страны, повышение зарплаты наемникам, которые это заслужили или… твои слезы на моем плече?
Мне порой очень хотелось заглянуть в твою душу и снять ту маску, которой у тебя не получалось закрываться от всего лишь одной пары голубых глаз. Не потому ли, что я кровью чувствовала, когда ты мне врешь и когда тебе больно? Ты так привык всех мерить по себе и считать людской род порочным, на чем прекрасно можно сыграть, выменивая что-то для себя, что не смог понять мечты о чужом счастье. Ты так привык, что можно спрятаться от всех и вся, что не смог вынести и мысли о том, что чьи-то руки могут коснуться твоего лица не вожделенно, но чтобы заглянуть глубже в твою душу. Неужели это так страшно?
«Ты позволишь мне остаться здесь ненадолго?»
Я никогда не бывала против, ты знаешь это. Потому что если однажды ты не смог причинить мне вред – не сможешь больше никогда. Потому что, что уж греха таить, я не смогу бояться интересного собеседника, которого так хорошо познавать каждый раз с новой стороны, удивляться и покачивать головой. Но не бояться. Ты так хотел порой меня испугать своей сутью, что не скупился на подробности. И тем жутче тебе было от того, каким любопытством светились мои глаза.
«Ты сумасшедшая», - однажды ты все-таки это произнес.
«Если ты хочешь звать это сумасшествием, пусть так и будет».
Ты так отвык верить людям, что простой интерес стал казаться тебе подвохом, а сочувствие – сумасшествием. Так ли много надо обычному человеку, чтобы пожалеть льва в клетке, каким бы тот ни был свирепым? Так ли много нужно человеку, чтобы пожалеть вампира, запертого в клетке собственных противоречий и страхов? Ты так отвык верить людям, что для тебя именно я стала Человеком, хотя вряд ли заслуживала этого звания в полной мере. Ты так хотел чуда, способного убить тебя, в своей нежизни, что решил, будто им могу стать я.
«Почему ты так смотришь на меня?»
Я в жизни своей не слышала более отчаянного голоса. Не потому ли тебе так сложно, что ты просто хочешь верить в свою неуязвимость, что так легко может рассыпаться под пальцами обычного человек? Не стоило возводить меня в столь высокий ранг, я ведь обычная женщина.
«Может, потому что ты этого заслужил?»
Просто поверь на минуту, мое чудовище, что и для тебя в этом мире найдется тепло чьих-то рук, которое покорит твое сердце. Ты так привык к ненависти и к боли, которую тебе причиняют другие, что легко покорился паре язвительных шуточек, сменившихся теплой улыбкой, холодности, сквозь которую можно было разглядеть сочувствие, и теплым пальцам, которые так ласково касались кожи. Ты забыл о людях самое главное, решив считать, что они просто глупы и мелочны.
А чувства? Их ты помнишь?
Просто смотри в мои глаза и запоминай, как они могут светиться добром и тихой силой, которую ты похоронил еще в детстве. Пойми, наконец, что и ты не всесилен. А если нашелся кто-то, кто смог такой мелочью уложить тебя к ногам… настолько ли ты чудовищен, как хочешь казаться? Одного поцелуя, пахнущего кровью и порохом, а еще немного – сигарным дымом и чернилами, хватило, чтобы понять, кто из нас двоих был глуп все это время.
«Теперь веришь?»
Какое же чудовище задумается о том, что оно – Чудовище? Как и любой сильный мужчина, ты был хрупок. Как и любой сильный мужчина, ты сломался от одного щелчка женского ногтя. Как и любой сильный мужчина, ты с легкостью скинул свою ношу, чтобы на мгновение побыть просто самим собой, сгинувшим где-то в омутах своей же души. Порой проигрыш и преклонение колена может значить действительно больше, чем щелканье плети.
И маски, которыми мы так усиленно скрывали друг от друга себя, это просто стекло, которое можно отнять от лица. Вот только ты скрывал страхи. А я… тепло. Не забывай, что я женщина. Ведь именно в этом вся сила, какая есть у меня. Перед которой ты будешь бессилен.
«С возвращением, Граф».
Универ Экстрасенсов
В этом мире существуют духи и потусторонние силы, каждые из которых тревожат умы обычных людей. Они пугают, запутывают…
Варианты ответов: