— Химушка… — томно, с придыханием молвил Ямомото Такеши, «незаметно» передвигаясь тяжелым окольчуженным задом по зеленому пригорку на вершок поближе ко мне. Слева от Такеши протянулась изрядная полоса примятой травы.
— Чего? — мрачно буркнула я, отодвигаясь на полтора вершка. Эдак, чего доброго, пригорок и вовсе кончится и загремлю я с обрывистого берега прямиком в Смородину-реку, а этот недотепа, чтоб его, еще кинется меня спасать и всенепременно потонет в своей двухпудовой броне.
Вот уж точно: сила есть — ума не надо.
Ну сами подумайте: такой славный, тихий летний вечер выдался, солнышко красное воду в Смородинке до самого бережка вызолотило, лебедушки на стрежне друг перед другом красуются, а он мне тычет пообломанным мечом в Калинов мост говорит, в каких страшных мучениях подыхало обезглавленное им чудо-юдо. Дескать, «кровища аж до самого тридевятого царства волной в берега плескала». Нет бы рассказать предмету своей страсти баснь о далеких странах, о чудесах заморских… На худой конец объяснил бы, как водяная мельница устроена, а то давно любопытствую, а растолковать некому: батюшка царь государственными делами занят, третий день пьет в тереме меда хмельные с послами заморскими, бояре сами толком, не знают, а сестрицам моим сие неинтересно. Им лишь бы наряды примерять да в тех нарядах перед царевичами-королевичами красоваться. На худой конец перед богатырями вроде Ямомото юбками вертеть. А от него, между прочим, так потом разит, что только у реки на ветерке сидеть и можно. И в бороде капуста из щей позапутывалась. Ну вот, теперь еще обниматься полез! А ручищи-то волосатые аж до самых ногтей, ногти пообломанные, и грязь под ними позапрошлогодняя пластами лежит, хоть ты паши да пшеничку сей. Еще приснится ночью, подушкой не отмашешься!
— Ты чаво?!!! — реву я грубым голосом деревенской девки, запоздало смекнувшей, зачем пригожий молодец позвал ее в амбар. — А вот батюшке скажу, он ужо тебя!
Врал, наверное, про чудо-юдо. Испугался царского гнева, аж поджилки затряслись. Дескать, я его «неправильно поняла», он, видите ли, только «комарика зашибить» намеревался. Да к нему комарик на версту не подлетит, — упадет замертво!
О, наконец-то! Нянюшка с чернавками идет! Думали, я тут за три часа зазябну и к груди богатырской прильну погреться? А шиш вам! Пусть лучше меня насквозь ветром продует, комары заживо съедят, а к Ямомото на плечо голову не склоню, не дождетесь!
Как же мне надоели эти богатыри, царевичи, королевичи, боярские детки, один другого ядреней… У батюшки семь жен, тридцать дочек, чего он ко мне прицепился? Видите ли, «самая удалая, самая любимая, вся в него пошла». Вот пусть сам замуж и выходит, раз вся в него! Какая царевичам-королевичам разница, кого в жены брать, лишь бы полцарства за ней давали, как за мной. К одной шестидесятой они не больно-то сватаются, из двадцати девяти сестер только пятерых на свадебных возках и умчали. Зато — по любви. А есть ли она, та любовь? Мне уж точно не светит, даже лучика не кажет. Сорок сороков женихов за два года переглядела, ни один не приглянулся.
Вот батюшка ругается — мол, уж больно я переборчивая. Да моя ли в том вина? Взять того же Такеши — только мебель в тереме двигать и гож, с ним цветочки в лес нюхать не пойдешь, в игру берендейскую на клетчатой доске не сыграешь, стихи складывать не умеет, а чужие сказывать начнешь — засыпает. Зато, батюшка говорит, враги нас бояться будут, коль у него в зятьях сам Ямомото Такеши числиться будет. Как же, держи подол шире! Кто этого Такеши боится? Только те, кто его издали видал, близко к врагам он не подходит, чтобы не зашибли ненароком!
Царевич Ламбо намедни сватался, да у него на лбу написано, что его в детстве из люльки роняли… а люлька та на колокольне висела. Говорят, вся челядь за глаза кличет его не царевичем, а… в общем, не великим разумником.
Джессо Бьякуран зимой сватов засылал. Этого батюшка сам прогнал, еще и Ямомото натравил. Оказалось, Бьякуран под шумок корону запасную, самоцветную, из сокровищницы спер, клеймо вытравил и шамаханам в тридевятое царство продал. Разбойник, что с него возьмешь…
Купец один подкатывал — Ирие Шоичи, что ли? Принес в подарок щуку трехсаженную, не знали, куда ее деть, ни в одном ларе со льдом не помещалась, так во дворе до весны и провалялась, пока не стухла. Под угрозой лишения головы заставили купца забрать ее обратно, дабы царевы коты не потравились.
Сами видите, выбор не велик, да стоять не велит, — семнадцатый годок мне уж стукнул, еще месячишко-другой, и все: обзовут перестарком, не захотят заморские державы через меня с царем Кьюдайме родниться, — коль красная девка о восемнадцати веснах замуж не выскочила, значит, что-то тут нечисто. И будь я хоть трижды Химе Премудрая, Прекраснейшая из царевен Лукоморских, никто в мою сторону и не посмотрит.
Ямомото Такеши предпринял последнюю отчаянную попытку вытеснить меня с пригорка, но я резво вскочила на ноги и побежала навстречу нянюшке.
— Ах ты, дитятко мое бедное! — воркует нянюшка, а сама на Такеши глазом косит: ну как? Растаяло сердечко девичье али сызнова упрямая царевна от ворот поворот дала? — Зазябла, поди? Ручки-то какие холодные… Вот, накинь-ка платочек пуховый, мигом согреешься…
— Нянюшка, да какой платочек? — возмущаюсь я. — Лето на дворе, с Такеши рядышком сидеть никакой мочи нет — кольчуга на солнце накалилась, так жаром и пышет. Пойду-ка я лучше в терем, скажу чернавкам, чтобы воды в бадью натаскали — ополоснуться.
Нянюшка огорченно вздохнула. Хорошая она у меня, добрая, ласковая, только вот никак в толк взять не может — лучше уж совсем без мужа, чем за абы каким всю жизнь маяться.
* * *
А в тереме — беготня, крик, суматоха! Изловила я за полу боярина, мимо пробегавшего, к ответу призвала. Боярин длиннобородый царевне перечить не осмелился, разъяснил сбивчиво: приехал, мол, к царю Хаято Гокудера свататься… тьфу, к дочкам царевым, сестрам моим сводным, оттого и переполох великий. Хаято вот-вот явится невесту себе выбирать, а в тереме до сих пор не прибрано, у батюшки царя борода с обеда не чесана, корона не полирована, речь не заготовлена.
Отпустила я боярина, он дальше побежал, да забавно так: опрометью мчаться чин не дозволяет, челядь засмеет, вот он и старается: спины не гнет, руками не машет, только коленки высоко подкидывает. По мне, так еще смешнее выходит.
Меня в залу тронную не звали, — сама мимо стражников прошмыгнула, встала за троном царевым. Сестренки мои сводные уже все вдоль стеночки рядком выстроились, в праздничные сарафаны вырядились, косы золотыми лещами переплели, кокошники жемчужные напялили… было бы для кого! За неполный год сменилось у Хаято шесть жен, больше месяца ни одна не продержалась. Сорок дней, душегубец, в трауре походит и снова к царским дочкам сватается. Трижды с Занзасом породнился, трижды с Кавалонэ, теперь и до нашего Лукоморья черед дошел. Известно, дочерей у царей — как слив в урожайный год, только успевай с рук сбывать, пока в самом соку и червиветь не начали. На всех не то что царевичей — приданого не напасешься! А Гокудера сам за невесту богатый выкуп дает, три пуда золотом, вот цари и рады стараться — отжалеют чернокнижнику пару-тройку детищ бесчисленных, и ладно, а там пусть он их хоть с маслом кушает, лишь бы в зятьях значился. Убыток невелик, зато польза для государства немалая — не полезут на стольный град поганые басурмане, если знают, что сидит-посиживает между градом и степями привольными такой вон Хаято с дружиной. Любимиц-красавиц вроде меня, конечно, Гокудерам так просто отдают, потому и о смотринах известить не удосужились. Не прогнали — и на том спасибо.
Академия наёмных убийц
В этом мире, тайные войны и заговоры приобрели особо важное значение. У каждого влиятельного человека есть свои связи с…
Варианты ответов: