...

Всем кажется, что у Кисэ Реты всегда все хорошо. Известная модель, школьная звезда, талантливый баскетболист и просто любимчик судьбы – что у него может случиться?
Не то, что у обычных смертных людей, которым все достается тяжелым трудом. У них, конечно, ворох проблем, в кучу которых каждый день прибавляется еще парочка или три, а может, даже больше. Учеба, дом, семья, друзья, личная жизнь – думаете легко преуспеть везде?
Успевать в получении новых знаний, помогать родителям по дому и иметь прекрасные с ними отношения, не забывать о друзьях и проводить достаточное количество времени в их компании, да еще и отдать половину себя другому человеку, искренне вверить свою трепыхающуюся в испуге душу, знать, что тебе не швырнут ее в лицо через месяц или второй и, конечно, верить, что эти чувства взаимны и навсегда – думаете, легко умудряться технично все совмещать?
Наивные вы простаки!
Легко бывает только дуракам и мертвым. Ну, или таким гениям, как Кисэ Рета. Они-то в общие рамки не вписываются – слишком яркие и заметные, а значит большие и выдающиеся. На них правила не распространяются.
А вы думали?
У таких солнечных людей, разумеется, всегда все хорошо. Просто замечательно! И день ото дня еще лучше, вы не знали? Подозревали, наверное. Как же не подозревать, видя каждый день его улыбающуюся физиономию в коридорах школы, битком забитых девушками.
И он, очевидно, выслушает каждую, ни одной не нагрубит, подарит свою улыбку абсолютно всем и умудрится откланяться, никого не обидев. Ну, надо же так умудриться! Просто высший пилотаж. Если бы Рета вел тренинги, то произвел бы фурор. Впрочем, как и во всем остальном.
И все, конечно же, восхищаются им. Ах, какой Кисэ-кун замечательный! И в спорте хорош, и учится на отлично, и дома у него, вроде бы, все прекрасно, и лицо его на обложках всех популярных журналов, и девушка, наверняка, умница, красавица и додельница.
А как иначе?
Разумеется, никак. Иначе и быть не может. Все, определенно, так, как было сказано, и никто, честно говоря, не знает иной, менее вероятной, но все же единственной существующей версии.
Никто не видит почти идеально замазанных синяков под глазами солнечного Реты – похоже, он провел еще одну бессонную ночь. Он часто не может заснуть. Не потому ли, что видит злосчастный день аварии и разбитый автомобиль под колесами грузовика? Видит, словно наяву, как родителей увозит неотложка, и как он сам, почти невредимый – любимчик судьбы – с тремя синяками и неглубокой ссадиной на боку, тяжело вываливается на обочину, вызывает эту самую неотложку дрожащим голосом. Замечает, словно со стороны, как пусты и безжизненны его глаза, как ломается безвозвратно что-то внутри, впиваясь осколками в нутро, вырывая с корнем детскую наивность и непосредственность. Понимает, словно снова, что так, как раньше, больше никогда не будет.
Не будет больше искренней радости и улыбок любящей семьи. Будут только холодные фоторамки в мигом опустевшей квартире, воспоминания, с каждым днем угасающие, сереющие, отдаляющиеся, и три могилы – мамы, папы и младшей сестры.
И хочется плюнуть на все и лечь рядом, в четвертую.
Или хотя бы выговориться, но с ужасом осознавать, что выговориться некому. Не смотря на дикую популярность, толпы фанатов, поклонников и тех, кто, кажется, зовется товарищами, нет ни одного близкого и родного человека, настолько родного, что можно будет вылить ушат душевной гнили на его такую свою голову и оправданно получить тычок под ребра, но не упрек и ни в коем разе не удар по самому больному – туда, где все еще кровоточит, саднит и жжется, заставляя шипеть от боли, извиваться, словно на горячих углях, и мрачно проводить уже неясно какую ночь за книгой. Либо, куда лучше, вырываться в леденящую ночь, остужая голову и зашкаливающие за максимум чувства, бежать, что есть силы, на баскетбольную площадку и играть, пока сил этих совсем не останется. Тогда, измотанный и выжатый физически, он получит призрачный шанс на крепкий сон без сновидений – темный, беспокойный, но такой необходимый и куда более желанный, чем очередной, яркий и с кошмарами.
И, как обычно, следующим утром, ни капли не выспавшись, он привычно замажет болезненные синяки под глазами, поправит бледность, подведет глаза, чтобы смотрели озорно и с задором – он модель, ему можно. Это почти как гримирование перед съемкой. И непривычно только сперва. И кажется уже ни капли не стыдным, даже, напротив, необходимым, чтобы никто не смог и подумать, будто в жизни у Кисэ Реты что-то не так.
Осталось только улыбаться, как прежде, обнажая ряд белоснежных зубов, прищуривая глаза, словно веселясь.
Он сможет.
Осталось только вспомнить,… как оно было… это «прежде»?
Кажется, ничего сложного, а на деле. Кажется, что у него больше никогда так не получится.
Не получится растягивать губы в счастливой улыбке по каждому пустяку, не удастся в этой улыбке протягивать душу, не выйдет искренне веселиться, прищуриваясь. Больше ничего не выйдет.
Только пародировать самого себя, играя неумело и нелепо, почти надрывно, но с упоением, и даже находя в этом мазохистское наслаждение.
Он сможет, разве он не Кисэ Рета, в конце концов?
Если не вспомнит, так научится заново. Разве это сложно, в конце концов?
Он сможет отшатнуться от капитана, как раньше, и сказать ему в очередной сотый раз, какой он жестокий. Сможет выдавить из себя слезу – по странной иронии это получится даже легче, чем когда-то, кажется, давно. Он бросится искать утешения у Фантома, пытаясь игнорировать его безразличие. И зальется слезами пуще прежнего, когда Куроко-чи скажет что-то подчеркнуто-официальное, с нотками отстраненного любопытства, но настолько конкретное и оформленное, что обидеться можно будет, разве что на очередное показательно холодное «Кисе-кун», а в остальном больше и не на что. И в тех же слезах он отойдет на несколько шагов от Мидоримы, тут же включая интерес, словно тумблером, - так не включаются чувства. «Атсуши-чи, а с каким это вкусом?» И слушать непонятное, но искреннее и долгое объяснение, которое неизменно переведет Мидорима, словно, сглаживая свою грубость в прошлую минуту.
Он сможет…
Наверное, с каждым днем ему будет даваться все легче. Так было всегда, когда он учился чему-то новому.
И, приободрившись, он зайдет в опустевший после тренировки зал, глазами выхватывая силуэт из солнечных лучей. Темный, слишком сильный, бешено-дикий, кажется, бездушный. Он сможет?
Он должен. Так было. Всегда.
Так должно продолжаться.
«Сыграем один на один, Аомине-чи?»
С улыбкой. Со страхом. Вместо крика.
Задаст неизменный вопрос.
И, наблюдая, как в немом вопросе изогнулась бровь, как глаза метнулись к его, выпивая их до дна, иссушая, оставляя без капли надрывных эмоции и наигранных чувств, поймет, Дайки там что-то искал. И нашел.
«Может, хватит ломать комедию, Кисе?»
Аомине, как всегда, холоден и груб, резок, почти до обидного, но до восхищения прям и непреклонен. И глаза его, синие и своевольные, ломают выстроенные преграды фальши, смотрят прямо в омуты Реты, янтарные, до краев наполненные отчаянием, безнадежностью и чувством полного непонимания.
Как, черт возьми, он сможет?!
«Хотя бы при мне.»
Заканчивает товарищ, хватает за край футболки и тащит к выходу из зала. Сегодня они проведут еще один бесконечный день в мигом опустевшей квартире, почти молча, изредка бросая вынужденные фразы, но не страшась этой тишины и не пытаясь ее нарушить. И тогда, засыпая под звуки чужого дыхания, чувствуя сильную ауру другого, почти родного, теперь уже близкого человека рядом, в каких-то трех с половиной метрах от себя, он подумает, что, вероятно, все-таки сможет.

По крайней мере, он попробует.

Мир гаремника
В этом мире любовь играет важную роль в жизни человека. Чем больше людей тебя любит, тем сильнее твоя магия, и к тому же…

Варианты ответов: