Наконец появилась мадам Помфри.
- Вот, - протянула она мне карандаш и листок пергамента, - когда нарисуешь – позови меня, я оживлю рисунок, тебе лучше пока волшебной палочкой не пользоваться.
Я кивнула. Когда макияж окончательно слез, а силы так и не появились, врач явно стала относиться ко мне лучше. Но – я знала – стоит только обрести достаточно сил и нарисовать черные полоски, как все встанет на свои места.
- Страшная и непонятная девочка, - будет шептать мадам Помфри, сплетничая с преподавателями.
Лист пергамента был абсолютно чист. Белый цвет даже резал глаза и немного раздражал. Его хотелось поскорее закрасить, придать ему форму.
Я провела пальцами по поверхности листа. В глаза сразу бросался почти стёртый чёрный лак на ногтях. Я провела по уголку – и маленькая красная капля засверкала на подушечке указательного пальца. Я быстро её слизнула.
«Если ты хочешь выговориться бумаге, - учили меня в маггловской художественной школе, - не зацикливайся на сюжете. Бери в руки карандаш и веди. Пусть твои мысли будут далеки от рисунка, пусть душа сама покажет сюжет».
Конечно, такое было под силу немногим. Не думать о тенях, не рассчитывать композицию, только по настоящему опытный художник сможет так. Но я рисовала, сколько себя помнила. Мне был год – и я рисовала родителей. Мне было пять – и я рисовала восходы и закаты. Мне было десять – и я рисовала одноклассников. В одиннадцать в моей жизни появилась магия, и картины заполнились волшебством. А в тринадцать лет… я разучилась рисовать красками. Черный и белый – контрасты моей души становились контрастами рисунка. И я перестала рисовать радость.
Страдание, горе, свобода, страсть – чувства, не доступные мне.
Но я рисовала так, будто я испытывала на себе все эти чувства, будто я сама была такой.
У меня было хорошее воображение.
Рука заскользила по белому листу, оставляя серые линии, ещё совсем слабые. На несколько секунд я даже закрыла глаза, представляя свой рисунок. Отчаяние… Штрихами я накладывала его на ослепительно белый лист.
Безысходность и одиночество. Крик о помощи, которого никто никогда не услышит.
С пергамента смотрела я сама. Моё лицо в луже воды, моё лицо на кафельном полу ванной комнаты. Мои протянутые вперед, к зрителю, руки с накрашенными черным ногтями. И мольба в глазах.
- Помогите мне! Я задыхаюсь… - кричала я себе с рисунка – и уже знала, что никто не поможет. Кричала из безысходности, кричала в пустоту.
«Кто нашел меня тогда в туалете?» - неожиданно пришла мысль. Решив, что надо будет спросить у Дамблдора, я снова взглянула на пергамент.
Нет. Мадам Помфри она звать не будет. Она сама оживит его, потом, когда появятся силы. Не надо это видеть никому. Это что-то до боли личное, что-то внутреннее. Это те чувства, которые я запретила себе испытывать. Девушка на листе казалась несчастной, и я невольно задалась вопросом: кому хуже – Лине нечувствующей или Лине эмоциональной?
Ответа не было.
Игра богов
Этот мир представляет из себя классический мир средневекового фэнтези, населённого множеством рас и государств. И у так…
Варианты ответов: