В общем, я сразу понял, что Эдвард Элрик – очень странный тип. Странный не в хорошем и не в плохом смысле слова, а просто странный. Например, он с самого начала отказался звать меня по имени. Оберта звал, а меня нет. Ну и я называл его тоже по фамилии, однако все время сбивался на имя. В конце концов Эдвард мне заявил:
-Да можешь звать как хочешь, хоть Эдвард, хоть Эд, мне все равно.
-Отлично, тогда и ты зови меня Альфонс или Ал, - в свою очередь улыбнулся я.
-Ни в коем случае, - серьезно ответил Эдвард. – Тебе это имя не подходит.
Вот и думайте, как это понимать?.. Какое ему дело до моего имени?..
Странностью номер два, конечно, были протезы. Я понятия не имел, что у Эдварда правая рука искусственная, думал, она у него так неудачно срослась после перелома, что он ей почти пользоваться не может (в соседнем доме в Берлине у нас жил такой герр Моде, у которого после контузии нога еле ходила). Удивительно, как Эдвард умудрялся это скрывать, пока мы жили вчетвером в одной комнате – такой полуказарменный быт почти не предполагает никакой скрытности – но вот как-то умудрялся, что я этого совершенно не замечал, хотя другие заметили. Это выяснилось как-то в ходе нашей совместной прогулки на какой-то национальный праздник – честно говоря, я так и не понял, годовщина чего это была: не то откуда-то румыны кого-то изгнали, не то наоборот, призвали, - когда мы после второй кружки пива на брата заспорили о том, могут ли ученые-одиночки прыгнуть выше общего уровня науки. Точнее, мы все были согласны на то, что могут, но вот до какой степени?.. Тогда этот студент (Карл его звали) сказал:
-Нет, ну вот хотел бы я познакомиться с тем мастером, который делал Эдварду протез! По меньшей мере гений, а вообще и нобелевки было бы мало! Эд, почему он не хочет в производство это запустить?! Скольким людям это принесло бы пользу!
-Протез?! Какой протез?! – удивился я.
Оберт и Карл посмотрели на меня как на психа.
-У меня нет правой руки, и замнем для ясности. – сухо произнес Эдвард. – Протез мне делал отец, по экспериментальной технологии, которая пока на широкую рекламу не рассчитана. Возможно, лет через пять…
А вот о том, что у Эдварда нет и левой ноги, никто из нас вообще не подозревал. Я это обнаружил уже тогда, когда мы с Эдвардом стали снимать комнату в доме рядом с Обертом и Карлом (мы тогда еще работали вместе). И обнаружил-то совершенно случайно.
Как-то так вышло, что мы крупно повздорили. На Эдварда напала депрессия – такое с ним иногда бывало – он заявил, что вся наша работа до сегодняшнего дня никуда не годится, и надо все переделывать заново. Позже я научился справляться с такими перепадами его настроения, а тогда вспылил, наговорил ему резкостей (видно, тоже был на взводе из-за продолжительного периода неудач), он мне очень резко ответил, я не выдержал и заехал ему в челюсть. То есть, попытался заехать. Вроде еще терцию назад голова Эдварда была именно в том месте, куда я целил, но, когда мой кулак уже туда прилетел, там ничего не было…. А в следующий момент что-то с неимоверной силой врезалось мне в солнечное сплетение, да так, что меня отбросило к стене. Я стукнулся спиной и головой (очень больной было, у меня аж слезы на глаза выступили!) и сполз на пол. А потом, кажется, отключился, потому что пришел в себя уже лежа на койке с холодным компрессом на лбу. Надо мною с совершенно потерянным видом сидел Эдвард.
-Слава богу, ты очнулся! – облегчением, отразившемся на его лице, можно было десять дирижаблей в воздух поднять. – Я-то уж думал, врача придется вызывать! Хайдерих… черт, ну прости меня! Я… ну, в общем, рефлекс включился! Слушай, я был уверен, что ты ответишь! Ну… ну какого хрена ты не увернулся!
-А я должен был?.. – я сел и потер затылок. Кажется, наклевывалась шишка. – Ты что, какие-то бои восточные изучал?.. Вроде ниндзя?
-Не совсем, просто тренировался. Хайдерих, ты что, серьезно совсем не умеешь драться?!
-Откуда? – резонно спросил я. – Я, знаешь ли, в детстве не дрался с мальчишками на улицах, а книжки читал. Потому и здесь. Вот стреляю я неплохо… Ох, черт, как голова болит!
-Ты ляг, полежи… Хайдерих… ну слушай, ну ударь меня, что ли… я не хотел…
-Да ладно, это я сам виноват: не стоило тебя бить. И вообще, я был не прав. Нам действительно нужно начать сначала.
-Да нет, это я не прав… может быть, если бы нам удалось изыскать еще путь снизить трение…
Он задумался и задумался очень глубоко - буквально выпал.
-Эд! – окликнул я его минуты через две.
-А?! – он схватился как спросонья.
-Для общего образования: чем ты мне так врезал, что до сих пор живот болит?..
-А… левой ногой. Она у меня искусственная тоже, как рука, - он сказал это очень просто, как будто мысли его в тот момент были заняты чем-то другим – да так оно и было. - Понимаешь, раньше, когда я всегда спарринговался, мне приходилось в схватке с моим партнером всегда упирать именно на протезы. Поэтому выработался рефлекс…
-Что? Ты уже второй раз это слово употребляешь.
-Привычка.
«Ничего себе привычка!» - подумал я. Потом посмотрел на расстроенного Эдварда и решил, что надо ковать железо, пока горячо.
-Между прочим, раз уж ты меня так качественно отключил, на тебе уборка и готовка за неделю вперед.
-Что?! – Эдвард моментально выскочил из депрессивного состояния. – Это шантаж!
-А ты как думал!
-Между прочим, это ты начал!
От недели дежурства Эдвард в итоге отмазался, но три дня я из него выжал. А вообще, вся эта история добавила еще пару «монеток» в копилочку странностей.
Вскоре эти странности сложились у меня в теорию, которую иначе как сумасшедшей назвать сложно.
Эдвард отличался фантастической какой-то работоспособностью: ложился спать всегда далеко за полночь, вставал с рассветом. Возможно, он отсыпался днем, пока меня не было дома – понятия не имею. Но работал всегда по ночам, это точно: он брал заказы у студентов Бухарестского университета на чертежи, причем очень много заказов. Первый раз, когда Эдвард притащил с собой целую груду набросков (это было в самом-самом начале нашего знакомства), Оберт присвистнул и спросил, не свихнулся ли он. А Карл даже порывался измерить Эдварду температуру: казалось невероятным, чтобы человек в здравом уме мог нахватать столько работ всего-то на три дня!
Однако вскоре наш скептицизм был развеян: на один чертеж Эдвард тратил в среднем часа два. Это объяснялось очень просто: он не пользовался чертежными инструментами. Разве что иногда транспортиром. Расстояние отмерял «на глазок» потрясающе точно, а какие ровные линии проводил – левой рукой! И даже круги – без циркуля.
Первый раз, понаблюдав за его работой через плечо, Оберт взял циркуль и тщательно проверил все Эдвардовские окружности. Ни одна не отклонилась на сколько-нибудь заметную величину от идеала! То есть одна отклонилась, но это просто ножка циркуля соскользнула.
-Ого! – Оберт похлопал Эдварда по плечу и внимательно на него посмотрел. – Признавайся, парень, ты, часом, не марсианский шпион?
-Нет.
-А похож, похож!
-Просто очень много практики было с детства! – слегка натянуто рассмеялся Эдвард. – Мой отец работал инженером, мы с братом помогали ему с чертежами, вот и выучились.
Оберт удовлетворился этим явно притянутым за уши объяснением – а что другое ему оставалось? - а лично мне в голову запала его шуточка. Дурацкая, конечно, но… черт побери, этот парень так похож на моего друга детства! Такого сходства просто не бывает! А что если они – марсиане, то есть, - захватили настоящего Эдварда для каких-то экспериментов, а потом выпотрошили его и надели его тело на одного из своих?.. И поэтому он так здорово разбирается в ракетах – потому что он ничего не изобретает на самом деле, а только подкидывает нам иногда данные! Либо чтобы мы что-то изобрели – бог знает, на кой марсианам это надо – либо чтобы, наоборот, не изобрели, тормозит нас.
В общем, мысль эта действительно была идиотской, и я ее отмел. Однако иногда она ко мне возвращалась… а однажды вернулась в новом качестве.
В тот день со мной на контакт вышел Рудольф Гесс.
Мир гаремника
В этом мире любовь играет важную роль в жизни человека. Чем больше людей тебя любит, тем сильнее твоя магия, и к тому же…
Варианты ответов: